Никто не умрет - Страница 48

Бульон я вылил в унитаз, а кости завернул в пакет и снес в мусоропровод. Открыл окна. Стало полегче. А хотелось, чтобы потяжелее — например, в районе печально посвистывающего желудка. Чай-то уже вскипел и заварился. Дно банки укрывала заварка на пару раз. Чудеса.

Я по пятому, кажется, разу обшарил холодильник с морозильником, пошарахался по полкам. Чудес не обнаружилось: не было там ничего съедобного. Крупы да подсолнечное масло.

Чуток денег осталось, в школе поесть куплю, а пока надо голод приглушить. Я сунул в рот пару ложек сахарного песка и стал глотать чай так, чтобы сахар растворялся с разной скоростью, давая разные вкусы. Желудок поморщился, почмокал и заорал, кажется, вслух. Я тоже. Дохлебал чай и пошел вприсядку вдоль шкафов, в которые пока не заглядывал. А толку-то. Посуда, да крупы, да картошка, да лук, да морковка. Стоп.

Я с детства морковь не ел — сказал бы «всю жизнь», кабы не помнил снимок, на котором тертую морковку наворачиваю так, что пол-морды в апельсинку выкрашены. Мелкий был, дурной, башка не соображала, в апельсинку покрашенная тем более. А в осознанном возрасте мама меня до-олго пришибить собиралась за выбирание морковки с луком из разных блюд. Пару лет назад я смирился и начал, как ни странно, с лука. Но мир не любовь. А теперь я смотрел на пакет с грязной морковью и ноздри раздувал, как конь с наилучшей Дилькиной картинки. На нечищеные луковицы не реагировал — и то спасибо.

Я выдернул и взялся чистить морковку поздоровее. Она не чистилась, а стачивалась, как карандаш под скальпелем, — еще пара движений, и жрать нечего. Я бросил нож, пустил воду посильнее, промыл огрызок двумя движениями и схавал — тоже двумя движениями. И снова взвыл: челюсти и зубы болели, как после боя. Почему так? Вчера же малость наполучал, а заметил сегодня. Удобно, в принципе, ага.

Зато морковка оказалась вкусной, хоть и горчила. Я вымыл еще несколько штук, осторожно куснул, убедился, что грызло потихоньку отходит, взглянул на часы и заметался по квартире, упихивая учебники с тетрадками в сумку, морковку — в себя, а себя — в школьную одежду.

А däw äni позвонить, вспомнил я. Набрал, насчитал десять гудков, отключился, набрал еще раз, спохватился и побежал. Из школы эсэмэску отправлю. А вот записку сейчас оставить надо.

Ни ручки, ни бумаги не нашлось. Пришлось дербанить сумку и терять время на упихивание обратно всех вылезших потрохов. Морковины мешали зверски, но я их не выпускал. Еще мешал кот — он не выпускал меня. Сел перед дверью и растопырился.

— Ну ты-то куда? — пробубнил я. — Уйди, опаздываю.

Он поднял лапу.

— Драться будем? Давай вечером, а?

Кот смотрел на меня внимательно и не двигаясь. Я сглотнул морковную стружку и сказал очень убедительно:

— Я ненадолго. В школу сбегаю и обратно. Да не бойся ты, я про тебя больше не забуду. Хочешь, гулять попозже пойдем? А? Засиделся, я понимаю, ты же вольная птица. Шучу, не птица. Сейчас не могу, а вот вернусь и с собой тебя возьму, по-любому, вот честно. Договорились?

Кот моргнул и растопырился сильнее. Я мягко отодвинул его в сторону, так кот попытался обнять меня всеми лапами, даже шеей зацепился и зашипел, отчаянно так. Я осторожно стряхнул его и выскочил в коридор.

Там и пришлось рисовать записку. И опять время тратилось на ерунду абсолютную. Ручка упорно выводила вместо нормальных слов кривые палочки, потом метнулась к краю листа и попыталась прописи задом наперед закрутить. Передозировка морковного сока, решил я, зарычал, не переставая жевать, собрался и накидал несколько решительных слов печатными буквами. Написал и застыл. Врачи придут, прочитают и узнают, где я. Блин. Вот я очкун. Ну узнают — а то и так непонятно, где нормальный человек в первый учебный день должен быть. В школе, не в пивной же. Из школы они меня заберут, что ли?

В «скорую» загрузят и повезут до дурки? Конченый дебил, добровольно в школу пошел.

Я воткнул записку между дверью и косяком, метнулся к лифту и застучал по кнопке вызова. Почти опаздываю.

Почти, говорят, не считается. Правильно говорят. Я еще и в лифте застрял. Не по делу совершенно. У нас лифт сравнительно новый, хоть по виду не скажешь. Когда-нибудь кто-нибудь — да хоть я — этих мастеров прикладной графики найдет и выполнит на их мордах авторскую копию того, что они в лифтах творят. Но постоянная изуродованность на работе лифта не сказывалась. На моей памяти он застревал пару раз, но по уважительным причинам, от перегруза и какой-то мелкой лифтовой болезни, и каждый раз либо после схлопывания дверей, либо непосредственно перед их растопыриванием. А тут глупость какая-то получилась — я в кабину ввалился, ткнул кнопку первого этажа и углубился в морковь, аж треск от стен и потолка отлетает. Кабина хоп, качнулась и открывается. Я выглянул — темно не по-утреннему, через площадку застекленная дверь кухонного вида, и рядом на стене «13» написано. Я, не отвлекаясь от жевки, ткнул в первую кнопку. Двери схлопнулись, пол подо мной упал и мягко вернулся. Язык уберегся чисто случайно. И тут я сказал себе сквозь сплошное морковное крошево в пасти и извилинах: э, алё. Какая застекленная, какие тринадцать? У нас десятиэтажный дом, и входных дверей таких не бывает, от слова «вообще».

Но даже про себя я это договорить не успел: лифт со скрежетом дернулся и застыл — вроде перекосившись. Меня, во всяком случае, на стеночку бросило, аж поперхнулся. И свет погас — ме-едленно так.

Я понажимал кнопки, попинал двери, попытался раздвинуть их и высмотреть что-нибудь в щель. Без толку.