Никто не умрет - Страница 55

— Ты. Где. Был. В каникулы?

Я поглядел на директрису, сдерживаясь, и не увидел ничего, кроме приветливой усталости. Бесполезно все было — объяснять, доказывать, на ленты рваться. Они слышали только то, что хотели. А чего не хотели, в уши себе не пускали, хоть их самих на ленты пускай. Ну и пускай.

— Дома, — буркнул я. — Но это неважно, потому что…

— У себя дома?

— А где еще-то?

— Измайлов, ты не хами, — посоветовала Хана от двери.

Директриса поглядела на нее так, что я даже оглянуться хотел, эффектом полюбоваться. Не успел — взгляд перешел на меня. Эффект был, наверное. Неприятный такой.

— У меня другие данные. У милиции, вернее, полиции, тоже.

Я очкануть должен был, по замыслу-то, — ну или как там нормальные люди на полицию реагируют. А я поплыл слегка. Какое отношение милиция имеет к моим каникулам? Ну, то есть она пыталась по-всякому, но какие там данные после этого могли остаться, я не представлял. Поэтому молчал и смотрел на директрису. Она терпеливо сказала:

— Измайлов, может, все-таки сам расскажешь?

— Таисия Федоровна, — сказал я, стараясь говорить размеренно и убедительно и не понимая, получается ли, — голос был чужим. — У нас в классе сейчас люди умирают, конкретно Венера Эдуардовна, Сергей Шагаев и…

— Измайлов, что ты!.. — почти крикнула Хана.

— Хания Сабировна, поспокойней, — посоветовала директриса, разглядывая меня. Кажется, она не верила и не понимала.

— Что он несет, господи, Измайлов, ты обкурился или…

— Хания Сабировна, — повторила директриса, и я заморгал от неожиданного ощущения — по спине будто стальной расческой провели, ласково и щекотно, но с намеком, что можно и до мяса.

— Я… Я схожу проверю, — сказала Хана, приоткрывая дверь.

— Не надо! — сказал я.

Они смотрели на меня с улыбками, даже Хана. Они ничего не понимали.

— Я серьезно, не надо, нельзя туда! — почти заорал я и бросился к двери, чтобы не пустить.

— Сядь, Измайлов! — громыхнула директриса, и расческа впрямь пошла насквозь.

— Sıynıfqa barsağız, xäzer ük üläsez, balalarığız yätim qalırlar, — четко сказал я, глядя на Хану, и вслепую сел на стул, чудом не промазав. Она, кажется, побледнела и прикрыла дверь.

— Измайлов, что ты сейчас сказал? — спросила директриса любезным до изморози тоном.

Я не отрывался от Ханы. Она держалась за ручку двери и переводила взгляд с меня на директрису.

— Хания Сабировна, вы передумали? — осведомилась директриса.

Что ж ты делаешь, подумал я, медленно поворачиваясь к ней и уже краем глаза, слишком поздно, замечая, как Хана кивает, раскрывает дверь и выходит прочь.

— Чт-то ж… — начал я, заикаясь.

— Достаточно, Измайлов. Выступил уже, послушай теперь. Сперва посмотри. Узнаёшь?

Директриса вытащила из ящика стола и положила передо мной лист в тоненькой прозрачной папочке. На листе было кривовато слеплено в фотошопе черно-белое, вернее, серое лицо лохматого пацана. Я пожал плечом, и от этого движения рисунок сдвинулся, как зеркало в темной комнате. Это ж мой портрет, понял я с оторопью.

— Узнаёшь, — с удовольствием сказала директриса, поставила пальцы на край рисунка, но утягивать его не стала, а принялась постукивать по столу ногтями. Бордовыми и блестящими.

Я хотел рисунок рассмотреть как следует, а ногти отвлекали.

— А знаешь, откуда этот фоторобот?

Я не знал, что такое фоторобот, но представился мне трансформер с роскошной камерой. И с ногтями. Директриса, слава богу, убрала наконец руку и сказала другим тоном:

— Из милиции приходили, Измайлов. Вернее, не из милиции, а как…

Она замолчала, прижав пальцы ко лбу, очень белому по сравнению с лаком.

Ну правильно, полиция. Меня в электричке тетка видела, машинист слышал, может, камеры какие-то в кадр поймали — хотя какие там камеры. Не камера, тетка та беременная меня описала, а специальная программа составила картинку по описанию, я вроде видел такое где-то. Вот меня и ищут после такого гасилова. Им примерно сообразить, что произошло, и то за счастье. А мне уже не до этого, честно говоря. У меня в родной школе такое набухает, что электричка легкой распевкой покажется.

— Таисия Федоровна, — заговорил я.

— Молчи, — сказала она, вдавив кончики пальцев в лоб. Еще и зажмурилась.

Я возмущенно замолчал. Идиотка. Тебя же жрать будут первой, жмурься не жмурься.

Нет, так нельзя.

Я встал и зашагал к двери. Говорить она все равно мне ничего не собиралась, а если бы и собиралась, вряд ли это было важнее того, что происходило у меня в классе с ребятами, Эдуардовной и, возможно, уже и с Ханой.

— Измайлов, стой, — лязгнула директриса.

Я сделал шаг и все-таки остановился. Стоял и ждал.

— Сядь на место. Мы еще не закончили.

Я крутнул головой и пошел дальше.

— Стой, я сказала.

— Чего «стой»! — заорал я, разворачиваясь. — Чего «стой», чего «мы не закончили»! Там ща гасилово начнется, а вы тут «стой, стой», время теряете, картинки всякие — типа, я преступник, а я не преступник, я!..

Я со всхлипом замолчал — от жаркой обиды и оттого, что воздух кончился вместе со словами. Голова закружилась, я поспешно вдохнул, вспоминая, как это делается, и понимая, что хватит уже время терять. Учителя объясняют, а директора с завучами требуют объяснений. Но объяснить им ничего невозможно. Работа у них такая.

Я просто взялся за ручку. И выпустил ее. Потому что услышал:

— Измайлов, твоим родителям мало неприятностей?

Я развернулся и понял, что сейчас что-то натворю. Кабинет раздернулся и стал сумрачным и смазанным, а белое лицо директрисы, наоборот, четким, как мишень, — и с какими-то узорами под глазами и на виске. И ниже лица были узоры — на шее, под рукой, еще где-то. Я зажмурился, хотя это было как лицом в стенку с размаху, и ответил: